Справедливости ради надо сказать, что не он запустил распадные процессы, не он довел их до состояния необратимости. Его попросту призвали, а он привык скользить вверх по карьерной лестнице. Вот и скользил, а любые заминки только придавали решимости, потому как воспринимались за что-то противоестественное.

Ельцин всегда представлял себя антиподом Горбачеву. Михаил Сергеевич так и остался системным революционером сверху, провозгласителем громких лозунговых речевок, своеобразной видоизмененной формой советской пропаганды, но без какого-то понятного идейного наполнения, а потому невнятным.

В их отношениях было очень много соревновательного и ревнивого. Ельцин также был человеком той системы, полностью и без остатка сформированный ей. Еще в разгар перестройки вполне бы мог выйти на пенсию и писать мемуары о своем славном пути. Быть может, так бы и случилось, если его не вытащили из родного Свердловска на работу в Москву. Там он и стал человеком, с которым был сделан прыжок, практически наугад в новую реальность.

Он плоть от плоти старого советского, но ставший чужим для системы, когда речь зашла о его личном. Баловень судьбы или результат хорошего пиара на противопоставлении. Мог бы и он стать прорабом перестройки, но только не вторым, поэтому так и добивался самостоятельности и обособленности России, чтобы стать ее первым президентом. Этакий выбор альфасамца.

Ельцин был слишком прямолинейным или позиционирующим себя таковым. Прямолинейным до самодурства. Безрассудным парнем, бьющим молотком по гранате. Был у него такой эпизод в подростковой биографии, который чуть не вылился в трагедию. Но обошлось только потерянными двумя пальцами. Не научило, но раскрыло его всего.

К слову сказать, писатель Владимир Личутин в книге «В ожидании Бога» разрушение страны и последующие за этим события описывает как уничтожение кувалдой и пишет, что «так поступают малые дети, с каким-то сладострастием лупящие молотком по нежно тикающим часам». Похоже, не правда ли?.. Так и вспоминается теленок Солженицына, который бодался с дубом. Правда, корни у дуба были уже все опилены, повалить его было не так уж и сложно. Ельцин, на самом деле, был очень похож на этого упрямого теленка. У писателя Владимира Маканина есть остроумное эссе «Квази», где он пишет о ельцинском «мыкание». Не случайно, к примеру, Александр Зиновьев и Эдуард Лимонов отказывали ему в уме. Тут другое было: инстинктивная чуйка и непомерные амбиции. Горбачев мечтал стать величайшим революционером, Ельцин – родоначальником новой царствующей династии.

Ельцин прочно связан с периодом отечественной истории, коренным образом перепахавшим всю страну, поставившим под вопрос ее дальнейшее существование. Ельцин правитель смуты, противовесом которому будет возникать Сталин – символ порядка. Борис Николаевич всегда будет ассоциироваться со смутным временем, которое пристало к нему шкурой. Смуте он придал необходимый дух авантюризма. По сути, это был самозванец на троне и, например, выборы 1996 года только это подтвердили.

Ельцин – сконструированная политическая фигура. Это конструирование началось с его «Исповеди на заданную тему», а то и раньше. Искусный пиар, который еще называют популизмом, начался «с помощи молодого журналиста Валентина Юмашева», ставшего чрезвычайно близким и от близости получившим сполна и даже больше. В какой-то мере, это отражение всего ельцинского карьерного пути. Читаешь книгу, и создается ощущение, что ее автор во многом пытается убедить самого себя, в том образе реальности и своего места в ней, которое создает. Будто вживается в роль.

Ельцин старался убедить, что он такой как все, свой в доску, рубаха-парень. Простой, не без недостатков, но принципиальный, справедливый одновременно. Типичный человек, как и десятки миллионов граждан страны. Ему и всем этим миллионам противостоит политбюро, старая гвардия, которая поглотила или по-варпирски укусила Горбачева. Поэтому тот теперь вместе с ней – уходящей натурой, застрявшей в своей инореальности и привилегиях, оторванной от реальных проблем людей. Можно вспомнить культовый соловьевский фильм «Асса»: криминально-коррупционное убивает молодое и дерзкое, жаждущее любить и жить. В финале по-хозяйски приходит напористый и целеустремленный Виктор Цой и требует перемен, с которыми он произведет свой порядок. Или это Борис Ельцин приходит?..

Бил наотмашь, сам не знал, что откроется из образовавшейся черноты: «никто не знает, что будет дальше...», никто не представлял себе ни целей, ни задач, ни проекта ближайшего будущего. Да и времени на осмысление не было. Впрочем, никто и не хотел ждать. Долбить, колотить, а там будь, что будет, ведь может и взорваться и разнести в клочья все и всех, но и это не останавливало. Главное – уничтожить «гадину», отрубить голову дракону, который душит все живое. После герою и его соратникам воздастся сполна за труды и подвиги. Ельцин демонизировал образ существующей системы  и всю свою энергию направил на ее разрушение, ведь она воспринималась в качестве гидры, сковавшей страну, не дававшей ей воздуха. Сейчас все это повторяет политическая пиар-конструкция «Навальный».

В рассказе о детских годах чудесных Бориса Николаевича очень много символичного и того, что потом эхом будет отражаться в его политической биографии. Взять хотя бы историю, как после девятого класса повел одноклассников в поход, и заблудились в тайге в болотистом месте. В завершение всего от грязной воды начался брюшной тиф, от которого друзья теряли сознание, а он сам «стал впадать в беспамятство». Потом три месяца пролежали в больнице. Вполне похоже на будущее полубессознательное путешествие страны по болотным водам.

Очень показателен и рассказ о том, как перед институтом отправился путешествовать и познавать страну. В первые же дни проиграл в карты уголовникам, с которыми резался на крышах вагонов поезда, одежду и старинные дедовы часы. Азарт, авантюризм и та же страсть со всей мочи молотком по гранате…

Многое символически аукнулось потом в его жизни. Вот он, становясь гиперпопулярным политиком, предсказуемо критикует Брежнева, (при этом намекая на Горбачева и роль его окружения) который «в последний период жизни вообще не понимал, что он делал, подписывал, произносил. Вся власть была в руках его окружения». Эту же самую формулу после можно всецело применить и к самому Борису Николаевичу, особенно в годы его второго президентства после знаменитой акции «Голосуй или проиграешь!»

В его борьбе с привилегиями, с «кремлевским пайком» не только политическая демагогия, но и личное. По мнению Ельцина, это условие покорности, ведь чуть взбрыкнешь, то сразу можешь все потерять. Все для того, чтобы «человек, который по-прежнему винтик, не забывал, кому на самом деле все это принадлежит», чтобы помнил, что он – государев человек. Борис Николаевич уже не хотел никому принадлежать, он сам жаждал ввинчивать собственные винтики и сделаться демиургом новой системы – ее государем. Себя же представлял в качестве своеобразного сквозняка, который несет свежее и энергичное в противоположность душному, спертому и замкнутому: «я пытался в этот коммунистический дистиллированный оазис внести нечто человеческое, бурное и азартное».  Азартное, азартное… сразу вспоминается та самая его поездка на поезде по стране и игры в карты на крыше с уголовниками. Тогда он в азарте проиграл все, многим позже эту игру повторил…

Свою борьбу и противостояние Ельцин представляет не как нечто сумасбродное, либо эгоистическое и карьерное, а за совершенно естественный процесс истории, за ее волю. Сам он, будто персонифицированная воля истории. Бонусом идет обещание восстановления справедливости и необходимости жесткого спроса с виновников всех бед.

Вспоминается исторический и одновременно символический сюжет 91-го года: Ельцин на танке. В его трактовке это был импульсивный поступок, проявление легендарной чуйки. Вполне мог бы отсидеться в Белом доме. Сидел бы там и занимал круговую оборону, но увидел в окно танк в окружении людей: «А за окном стоял танк. Абсурдный и в тоже время такой реальный». Акцент делается на том, что люди совершенно не боятся грозной махины, как бы намекая на то, что пресловутая советская атмосфера страха уходит.

Наблюдая это, сам ощутил «удар», «внутренний рывок», который направил к людям, на танк. Все это называет «несложной операцией», которая потребовала немного времени. На броне почувствовал откровение: «мы победим» и опять же ощутил единение с людьми. Произошел особый символический обряд инициации – посрамление той самой имперской сути, символом которой был танк. Поэтому, когда вернулся в кабинет, «уже был совсем другим человеком». Нарочитость и постановочность всего этого символического акта категорически отвергает, хотя в нем, конечно же, много популизма в духе его поездок в автобусе. Эта же постановочность откровенно сквозит из сюжета отравления-спасения-возвращения Навального.

Ельцин был интуитивен, эмоционален и импульсивен. Все это складывалось в звериную чуйку, которая позволяла выжить на той же крыше вагона с блатными. Причем, не просто выжить, но и оборачивать ситуацию в свою пользу. Сейчас бы сказали, что Ельцин – это проект. Проект номенклатуры, которой было необходимо то самое изменение «державой функции» страны, надоели и блага «коммунизма», которые не принадлежат и не в частной собственности. Верхи откровенно тяготились системой, которая сковывала их полет, заставляла страдать от «санкций» и не давала жить на широкую ногу, как в «нормальной» стране. Отсюда и пошла тягучая жвачка контрреволюции, обернувшаяся самоубийством или убийством огромной страны. Это была битва за личное. Нынешний Навальный – тоже слишком личное…

Но все-таки в ельцинской роли было не только сумасбродное, деструктивное и стыдное. Он не поборол энергии распада и задачи такой не ставил, но пустил их на тормоза или не препятствовал это сделать. В это время зарождалась новая государственность, новая система, восстанавливалась линия преемственности отечественной цивилизации, пусть еще и совершенно не явно. Он добивал молотком Союз, рвал его в клочья, но потом из разразившегося взрыва выхватил Россию и понес, радуясь  суверенитету, как полагал, спасительному.

Не он, то добили бы другие. Просто Ельцин оказался в нужное время и в нужном месте среди людей, прорвался туда на танке, когда Горбачев плел очередную интригу и предавал, упуская все из своих рук.

Вариант с Ельциным оказался плохим, но все другие были еще хуже и катастрофичнее. Они грозились разнести в щепки саму Россию, поставив точку в ее истории. С Ельциным получилось многоточие и знак вопроса.

Он истово добивался своего, с налету бросался в любую схватку, где азартно работал молотком, но в том, что не касалось личного, Ельцин не препятствовал «естественному» развитию событий, полагая, что все само собой управится и образуется.

Не зря ведь Анатолий Собчак эпиграфом к первой главе своей книги «Хождение во власть» поставил цитату из «Слова о полку Игореве»: «Наизнанку времена вывернулись». Все вокруг стало изнаночным и обманным. Все и всё понимали, но делали вид, будто изнанка – это правдивое, светлое и свободное. В какой-то мере, эта изнаночная реальность до сих пор не вывернута окончательно, готовя повтор тех событий, но уже для России.

История Ельцина – в конечном счете, история нашего  спасения. Все вокруг накрыл взрыв, оторвало пальцы и не только, но вместе с этим мы видим факт чудесного спасения. И это не просто так, и это не случайно. В этом смысл и путь отечественной цивилизации. Поняв это, возможно, избавимся и от перспектив нового распада. Попросту будем знать, как ему противодействовать, выработаем иммунитет перед смутой, а для этого надо обрести смелость и многое сказать о том времени, вывернутом наизнанку.

Андрей РУДАЛЁВ

"Свободная пресса"