В какой-то момент неведомый морок напал на людей, населяющих великую страну под названием СССР. Все они дружно отказались от бесплатного образования, медицины, бесплатного жилья, права на труд, стали даже думать, что безработица – благо. И много еще от чего отказались разом – того, что касалось очевидным и безусловным. Понятно, что открыто о лишении их никто и не известил, а все изъяснялись с людьми эвфемизмами. Отказались от страны, в которой жили. Начали дружно потрошить историю, ниспровергать ценности, которыми жили, героев, на которых ориентировались.

У писателя Федора Абрамова есть небольшой рассказ с характерным названием «А война еще не кончилась», написанный в 1978-1980 годах. Сюжет прост: Витька клянчит у пожилой и больной матери трояк на бутылку, попрекая ее тем, что спуталась в войну c мужиком из деревни – «скотным начальником» колхоза. Мол, видел ребенком, оттого и пьет теперь в силу тонкой душевной организации. А ведь не пил ни дед, ни отец. Мать же с четырьмя детьми на руках в военные годы «прикрыла своим телом», чтобы они не умерли с голоду, пожертвовала собой. Тот же Витька мог попросту в военные годы в нужнике кровью изойти. Если бы не мать. Собственно, подобные Витьке с его логикой рассуждают не только о матери, но и о самой войне, о блокаде Ленинграда, например. Но это другая история…

Этот оторванный от почвы шатун прет ради трояка со своей правдой и этой «правдой» готов и над матерью измываться. Витьке уже ничего не объяснить. Он не поймет.

Здесь ведь не только о пьянстве и отсутствии почитания к родителям, это не просто горькая семейно-бытовая история, речь здесь о попытке войны со святынями, расшатывании ценностных координат. О том, что все на самом деле значимое и безмерно ценное можно попытаться перевернуть и превратить в ничто. Через те же вопросы-опросы, через подленькие сомнения. С этим Витькиным похмельным нигилизмом мы в полной мере столкнулись, начиная с Перестройки, когда его «правда» стала кричать о себе на каждом углу.

Павлик Морозов – показательный пример того, как «поработала» Витькина логика. Это уже имя нарицательное, которое практически полностью перекочевало в сферу анекдотов и юмористических передач, будто речь идет о нелепом и смешном персонаже, который подкрадывается откуда-то сзади и пинок отвешивает или за уши дергает, а потом, дразнясь, удирает.

Феномен Павлика Морозова уже никто всерьез не обсуждает. Его стыдятся. Никто даже не говорит о трагедии, на первый план выведен мотив предательства. Но чтобы не вникать вглубь, вся суть проблемы была сведена до юмористической ситуации. Павлик – так и слышится, что-то мелкое подленькое. Чтобы побороть стыд над ним смеются, издеваются, даже не задумываясь над кем. Так после череды разоблачений мы получили сниженный фиктивный образ, из которого была полностью выхолощена суть. Это типичный прием дезориентации.

Как известно, в конце 80-х годов в отношении именно Павлика Морозова была развернута настоящая травля. Никто не воспринимал его за ребенка, но все видели советский пантеон, который необходимо расколотить вдребезги. Были использованы методы манипуляции сознанием, отлично описанные Сергеем Кара-Мурзой. В частности, в общественное сознание вбрасывалась откровенная ложь, которая становилась сенсацией. Опровержение же этой неправды, как заведено, делалось предельно скромно и самым малым шрифтом. Поэтому в мозгах засела липкая сенсация, а все разоблачения ее, сделанные позже, прошли незаметно. Так к ребенку окончательно прикрепилась репутация: человек, который предал своего отца. Подло предал. Ради красного галстука.

Все-таки удивительно как была нивелирована, извращена трагедия, связанная с этим человеком. Эту трагедию практически никто не берет в расчет. А ведь убили Павлика, когда ему не было еще и 14-ти лет. Убили вместе с братом Федором, которому было восемь. Если попробовать экстраполировать подобный сюжет на современность и представить подобное в новостной сводке: два мальчика восьми и 14-ти лет жестоко зарезаны в лесу. Появляются ли какие-либо остроты в их адрес или рассуждения, что они сами, пойдя в лес за ягодами, нарвались на нож, отсюда и виноваты? И если бы кто-то захотел словесно поглумиться над этой смертью детей, мы бы сочли его за чудовище или буйно помешанного. Но почему в ситуации с Павлом и его братом Федором было все возможно? Или в крестовом походе во всем советским были любые средства хороши, вплоть до лишения себя человечности?

Дальше представьте, что на суде над убийцами детей выясняется, что не только их смерть, но и жизнь была трагична. Простая крестьянская семья – пять детей. Все заботы о семье на самом старшем – Павле. Дед - ненавидел сноху и внуков. Отец – нечистый на руку председатель сельсовета (присваивал конфискованные вещи, продавал фиктивные справки), пьянствовал и жестоко поколачивал мать, а потом и вовсе ушел из семьи к другой женщине. Сейчас бы этого аморального типа назвали коррупционером.

По-человечески вполне понятно отношение Павла к своему отцу, светлым сыновним чувствам неоткуда было появиться. Опять же, если обратиться к криминальным хроникам, то достаточно часты случаи, когда дети в состоянии аффекта хватаются за нож, чтобы защитить мать и себя от пьяного отца-дебошира, убивают его. И это их действие в целом понятно и в принципе оправдывается обществом. Но в нашей ситуации ребенок не убил и даже не поднял руку на своего отца.

Донес на отца… Но ведь, с одной стороны, после этого «доноса», в основе которого были реальные преступления и злоупотребления, отец пробыл в заключении всего три года, а потом жил себе. С другой стороны, и сам факт «доноса» был совсем не очевидный. Все-таки написал донос на отца или выступил со свидетельскими показаниями – это еще большой вопрос. Но дело даже не в этом, а в том, почему страшная человеческая трагедия, семейная, детская была таким чудовищным образом вывернута, извращена. Почему совершенно исчезло простое человеческое отношение к ней, а это отношение для психически здорового человека должно быть вполне очевидным?

Так уж получилось, что из ребенка дважды сделали символ борьбы с прошлым, только с разным оценочным знаком. Советская идеология сделал из Павла пионера-героя, символическую жертву, агнца, павшего в борьбе старого и нового. Здесь тоже человеческое было спрятано под спудом идеологических риз. В годы перестроечного разоблаченчества этого ребенка перевели в разряд преступников. Якобы он из-за фанатической приверженности идеологии предал самого близкого человека – отца. Обвинили его практически в иудином грехе. Когда это необходимо, про ту самую слезинку ребенка никто не вспоминает…

То есть изначально ребенок, которому не исполнилось еще и 14-ти, был превращен в идеологизированный образ, практически лишенный человеческого содержания. Если в советском строе идеологем человеческое содержание образа Павлика Морозова еще сохранялось, то после оно было полностью сведено до нуля, и всю суть трагедии подверстали под проблему предательства, доносительства, которая выводилась в качестве архитипической применительно к советской истории. Нам внушали, что страна ориентировалась на выплавку павликов морозовых, совершающих преступление отречения от корней, от родства. Но, как мы видим из трагедии этого ребенка, отречения его от родства никакого и не было, само это родство было сведено к внешней условности.

Идеология создает автоматически употребляемые без осмысления образы-паразиты, из которых выхолащивается суть и вместо нее расставляются искусственные декорации. Они не решают проблему, а значит, предоставляют возможность возникновения новой трагедии.

Так и сейчас, рассуждая о трагических событиях русской истории начала 20 века, мы начинаем говорить о цепи злосчастий, во многом случайных, которые к этому привели; об особой прелести, которой поддалось общество. Здесь выходит все просто: повязал ребенок на шею красный галстук и предал отца. Или как в фильме Никиты Михалкова «Солнечный удар»: наслушался подросток уроков питерского интеллигента о теории Дарвина, ужаснулся обезьяне, и стал политруком, отправляющим людей на смерть в барже. Все это уводит от познания глубинных проблем. Ведь того же красного галстука вполне возможно и не было, как не было и доноса Павла, а было предательство отца, распад рода – вот это проблема. Распад – против энергий которого все века воевала русская цивилизация. Приняв это, мы поймем, что и в виновники русской трагедии нельзя назначить кого-либо. Это не случайность, не халатность хмельного снегоуборщика, выехавшего на взлетную полосу перед самолетом, а триумф тех энергий распада, которые мы пропустили и допустили.

Проблема не в только, что разом в рассуждениях о Павле Морозове пропадает куда-то весь гуманизм и декларируемый примат ценности жизни. В последние десятилетия много сокрушаются о мученической смерти царской семьи, в том числе и царевича Алексея. Но при этом совершенно оболгали другого ребенка, который не укладывался в новую мировоззренческую матрицу. Этим самым довольно цинично заложили очередную ошибку. Исторические противоречия не сняты, их не примирили и даже не попытались. Вместо этого происходит лишь качание весов из стороны в сторону.

Нужно преодолеть идеологически штампы и не шарахаться от одного полюса к другому. Нужна человечность, если хотите. Иначе мы так и будем брести по истории, размахивая дубиной витькиной правды. Через нее разве что трояк на опохмел можно выклянчить. Ради морока этого трояка Витька и мать родную готов обвинить во всех смертных и страну по бревнышку раскатать, а то и вовсе поджечь.

Не Павел Морозов донес на отца, а мы предали свою страну, взвалив вину на ребенка. Стали дружно абрамовскими витьками. Традиция издевательств над невинноубиенными детьми свидетельствует об этом.

Андрей РУДАЛЁВ

Фото: ТАСС/ РИА Новости