Отсюда формулируется та самая необходимость и неизбежность перестройки. Тогда именно так и рассуждали императивами, в стиле «иного не дано». Мало того, Сахаров называет ситуацию, «как на войне» и отмечает, что «победа необходима».

В те годы Советский Союз был охвачен перестроечным мессианизмом. Перестройка будто бы спасала не только страну, но и весь мир. «Наша перестройка спасает мир. Это безусловно», — писал писатель Алесь Адамович, который вынашивал сверхидею «к 2000 году избавить планету от войн».  Горбачев же к этому сроку обещали лишь квартиры каждой семье…

Любопытно, но в той своей программной статье советский академик-диссидент говорил то, что сейчас на все лады регулярно повторяет Анатолий Чубайс, когда принимается рассуждать о советском: «Народ проходил на протяжении десятилетий развращающую «антишколу», приучающую многих не работать, а только создавать видимость работы, приучавшую к лицемерию, лжи, эгоизму и приспособленчеству». Чтобы побороть подобное, Сахаров говорил о необходимости пробуждения нравственных сил, следует «говорить только правду и всю правду»…

В завершение статьи в качестве единственного рецепта спасения мира выводит «сближение (конвергенцию) капиталистической и социалистической систем» и открытость общества. Вслед за Горбачевым призывает к новому мышлению человечества. Отсюда и другой после императивности узнаваемый стиль того времен: утопичность.

Про утопизм Сахарова можно судить по тому, как он в этой же статье рассуждает о праве на эмиграцию: гражданин должен иметь возможность выбрать «то общественно-политическое устройство, которое является для него наилучшим». Это приведет к тому, что границы станут формальными и это право станет «важной гарантией мира»…

Да, и с правдой тоже были большие проблемы, все-таки на войне, как на войне. Правда очень быстро становится не просто противостоящей былой «кривде», но и идеологически выверенной в духе новых веяний  А тут уже многие средства хороши, ими и устилали дорогу в скорое светлое будущее.

Очень показательно, что Сахаров – «совесть нации» утверждал о расстрелах окруженных советских солдат в Афганистане, чтобы те не сдались в плен. Образ заградотрядов, который до сих пор является непременным атрибутом разговоров о Великой Отечественной войне, перенес на современность всего то. Говорил про войну на уничтожение целого народа, про афганских партизан, защищавших независимость своей родины. Вскоре также будут говорить про «чеченских партизан»…

Его «правда» приходила из западной печати, а она, как известно, не врет. Схожая с Сахаровым отсылка на непререкаемые источники была и у Солженицына, когда тот оперировал цифрой в 66 миллионов жертв сталинских репрессий. Ссылался он, как известно, на «непререкаемый» авторитет: перешедшего на сторону немцев, а затем сбежавшего на Запад, экономиста Ивана Курганова. Объяснение ссылок на подобные «источники» шаблонно: раз в Союзе правды не добьешься, то все возможно, в том числе любые догадки и предположения. В годы перестройки это «все возможно» стало главным принципом разыскания «истины».

Сахаров был носителем культа гласности. Этому кумиру Сахаров долгие годы поклонялся. Потом этот культ положили в основу перестройки, и вся страна, соскочив с гонки вооружения, перешла в гонку гласности. Безудержную, беспощадную и быстро становящуюся догматичной.

Он обманывался, заблуждался или стал заложником того образа мыслей и жизни, в который в одно время страстно окунулся, взыскуя пророческого статуса, от которого недалеко и до юродства. Боролся долгие годы с чудовищами, но и сам же их порождал, так повелось от водородной бомбы. Потом принял деятельное участие в создании иной «бомбы», которая по кирпичику разнесла Союз.

Очень символичен сюжет его знаменитого выступления на съезде в 1989 году. Еще перед зачитыванием речи нарочито отделил себя, заявив об «исключительности своего положения». Пророк и толпа. Потом ее стали называть тупым или агрессивным большинством, быдлом – «совком». Смеющаяся, улюлюкающая, хлопающая, пытающаяся всеми силами перекрыть «голос совести». В том числе этот эпизод также подвел итог стране, после у нее не осталось никакого морального права. «Грех» этот можно было смыть только покаянием и распадом, самоликвидацией. Так и возникал отечественный постмодерн: излом выверт реальности, который заражал все вокруг. Возникал благими намерениями, преисполненный моральным правом и даже его диктатом.

С трибуны съезда Сахаров говорил о надвигающейся катастрофе, перечислял свои весьма абстрактные рецепты во спасение. Под итог потребовал отозвать советского посла из Китая в знак протеста против событий на площади Тяньаньмэнь. Студенты, организовавшие там протестное стояние, хотели ускорения реформ и чего-то похожего на горбачевскую перестройку. В результате Советский Союз обвалился по худшему из возможных сценариев, а Китай устоял от соблазна падения в пропасть.

Но тогда именно сахаровская правда была востребована, все остальное практически не воспринималось и выворачивалось наизнанку, представлялось злобной вылазкой темного прошлого.

Основной тезис сахаровского светлого будущего в условиях нового мышления состоял в конвергенции социалистической и капиталистической систем. Все для того, чтобы уйти от тупика противостояния (в романе Александра Проханова «Последний солдат Империи» говорится про «миф о конвергенции, вульгарно упростивший идею всемирного, объединенного человечества»). Эта теория приобретала большую популярность в послевоенные десятилетия. Развивали ее западные интеллектуалы, когда они увидели жизнеспособность советского общественного строя. Отсюда и пошли поиски «третьего пути» и создания гибридного общественного устройства. Была в этом и большая доля надежд на перерождение социализма в капитализм, через размывание различий и нивелирование достижений того же социализма. О конвергенции академик Сахаров говорил и писал регулярно, называл «единственной альтернативой человечества».

Как Чубайс до сих пор повторяет многие сахаровские высказывания о советском, также и в перестройку многие политические карьеры выстраивались по тезисам академика.  Так он еще в 1971 году предлагал публиковать должностные оклады, ликвидировать номенклатурные списки, призывал бороться с привилегиями. Писал Андрей Дмитриевич и о «социальной справедливости», которую возводил в ранг основ «нравственного здоровья общества». В 70-е это были благие намерения, в конце 80-х они переросли в необычайно питательную почву, на которой делались многие «демократические» биографии.

При этом важно помнить, что в статье «О себе» академик пишет, что «не являюсь чистым отрицателем нашего образа жизни, признавая много хорошего в наших людях и стране, горячо ее любя». Отмечает вынужденный характер фокусировки на негативном, так как подобно, дескать, умалчивается пропагандой.

Он много предвидел и многое понимал, особенно до тех пор пока его характер видения не приобрел довольно оголтелые формы. В 1974 году Сахаров писал о появлении Интернета, который он называл «всемирной информационной системой». Подробно описывал ее структуру и делал вывод, что главной миссией ВИС станет то, что с ней «окончательно исчезнут все барьеры обмена информации между странами и людьми». Впрочем, тогда же он писал и о хозяйственном освоении Луны и астероидов, а также про «летающие города», которые бы выполняли «важные производственные функции». Советские реалии настраивали человека на освоение пространств, это был очень перспективный вектор, который мы сейчас называем «советским космосом».

Андрей Сахаров - классический советский утопист и идеалист. Сама эпоха перестройки, одним из символов которой он стал, явила всплеск утопических настроений. От генсека до простого рабочего – все жаждали все вокруг переделать и направить к лучшему. Мало того, у многих был свой рецепт-проект свершений и коренных преобразований. Самый простой – сбросить оковы прошлого. До основания и в режиме ускорения.

Андрей Дмитриевич был не просто утопистом, но еще и прогрессистом, с искренней верой в прогресс, который меняет не только фон, обстоятельства, условия жизни, но и самого человека. Сахаров настаивал на «неизбежности прогресса», который он понимал в контексте очень близком к горбачевскому новому мышлению.

Саму жизнь цивилизации академик ставит в зависимость от прогресса: «Прогресс неизбежен, его прекращение означало бы гибель цивилизации». Понятно, что прогресс тут понимается в контексте преодоления поляризации мира и его демократизация. Не случайно понятие «прогресса» вошло в триаду его нобелевской речи, которая гласит: «Мир, прогресс, права человека». Есть в этой формуле что-то от идиллического демократического коммунизма. Идиллия близка, так может для ее скорейшего достижения можно чем-то пожертвовать? Например, Советским Союзом, гибель которого станет фундаментом нового мышления и нового дивного мира с преодолением границ?..

В своей Нобелевской речи Сахаров говорил о себе, как о приверженце «космологической гипотезы», по которой «космологическое развитие Вселенной повторяется в основных своих чертах бесконечное число раз». Своеобразная цивилизационная реинкарнация. В его понимании «удачливые» цивилизации «должны существовать бесконечное число раз на «предыдущих» и «последующих» к нашему миру листах Вселенной». Сахаровский максимализм заключается в «создании жизни, достойной нас самих» и, соответственно, в прополке цивилизаций, чтобы лузеры и маргинальные не перескочили на другие листы. Так может пойти порча, а листы будут заполнены цивилизационными кляксами.

Он заявлял о себе, как о реформаторе, но не революционере. «Нужны реформы, а не революция», - говорил Андрей Сахаров в той же Нобелевской речи. Призывал к защите прав человека, но «без требования сокрушения и тотального осуждения этих режимов».

Академик признавал, что Запад сделал ставку на изматывание Советского Союза посредством гонки вооружений. При этом говорил про отсутствие шансов, что она «может истощить советские материальные и интеллектуальные резервы и СССР политически и экономически развалится – весь исторический опыт свидетельствует об обратном». Но уже совсем скоро на каждом углу нам будут вещать об историческом опыте, который свидетельствовал о неминуемом развале, и что Союз был нежизнеспособным…

В своем выступлении на первом съезде народных депутатов СССР в июне 1989 году Андрей Дмитриевич говорил уже не о вселенской катастрофе, а о советском государстве на ее краю: «Если мы будем плыть по течению. Убаюкивая себя надеждой постепенных перемен к лучшему в далеком будущем, нарастающее напряжение может взорвать наше общество с самыми трагическими последствиями» и далее заявлял об огромной исторической ответственности. Памятуя о стилистике того времени можно прочесть в этом высказывании и расхожий призыв к ускорению перестройки. Призывал, ораторствовал, а параллельно с этим в Китае происходили события, которые, как стало понятно позже, не только сохранили страну от обвала, но и перевели на качественно новый виток развития.

До обвала он не дожил. А если бы, то скорее объяснил все словами и аргументами того же Александра Солженицына о нежизнеспособности системы, о том, что довели проклятые коммунисты и тому подобное. Можно сказать, что потонул в водах обрушившегося цунамического обвала, попал в его водоворот. Был академик Сахаров разный, но, к сожалению, все сводилось, в конце концов, лишь к оружию разрушения. По большому счету это была история государственника, у которого пути с этим государством категорически разошлись. Они попросту перестали слышать и воспринимать друг друга.

Он мог бы стать созидателем и, на самом деле, повести людей к звездам и хозяйственному освоению Луны, но так получилось, что в том числе и с его именем связана одна из величайших трагедий в истории человечества. Так и стал той самой водородной бомбой для Союза. Одной из многих.

Его победой стала смерть. Таков был общий вектор от водородной бомбы и до смерти большой страны. Знаковый характер его смерти, кстати, отмечал Анатолий Собчак. Первый питерский мэр писал, что «за Сахаровым пошли, когда его не стало». Собчак называет его «последним гражданским пророком», который «побеждает не борьбой, а собственной смертью. И за гробом пророка пошла вся Россия, шла вся страна». Сейчас бы сказали, что он стал своего рода сакральной жертвой.

Его смерть на самом изломе большой страны воздвигла памятник и прочно закрепила образ мученика, страдальца, обретшего, благодаря своей настойчивости в борьбе, пророческий дар. Страна пошла за его гробом. Куда повел этот гроб, мы в общих чертах знаем, как и о том, что уже в девяностые пришло на смену утопизму и мечтам, что стало с правдой...

Андрей РУДАЛЁВ

 "Ваши новости"