ГОСТЬ: - Были ли вы на Русском Севере и какие ассоциации он у вас вызывает?
П.Б.: - Я бывал на Северном Урале в 80-е годы в довольно сложных походах, зимних и водных. Был на Соловках, когда мы с режиссером Максимом Гуреевым снимали фильм о Горьком «Страсти по Максиму». Но, воля ваша, я не люблю Север. Холодно, мало солнца! Я родом из Волгограда и люблю солнце и степь, а не хмурое небо и тайгу.
ГОСТЬ: - В этом году отмечается 300 лет Ломоносову. Как бы вы определили его значение для русской культуры и что из его наследия, на ваш взгляд, до сих пор актуально? Спасибо.
П.Б.: - Ну, как это скажешь в нескольких словах… Основоположник русской науки, нашего высшего образования, создатель русской системы стихосложения… Философ со своей целостной картиной мира. Это он сказал: «Бог даровал людям две великие книги: Библию и явленный нашим глазам мир». Мне очень близок этот взгляд на мир.
ГОСТЬ: - Что вы думаете о новых образовательные стандартах, которые в последнее время много обсуждаются. Понятно, что литература и рядом не стояла с ОБЖ, но к чему все это ведет, нет ли в этом последовательной стратегии по уничтожению отечественного образования?
П.Б.: - Да, иногда напрашивается на язык зловещее слово «вредительство». Мне вообще не понятно, почему из всех необходимых реформ у нас активнее всего занимаются образованием. Не экономикой, не социальной сферой... Ведь как раз с образованием у нас было все в порядке: наших специалистов в любых областях науки, от филологии до высшей математике, уже скупили развитые страны. Значит, мы выпускали в этой области очень приличный «товар». Истребление литературы в школе – это катастрофа. Дело не в том, что литература – наше всё. Она уже не наше всё. Дело в том, что во всех развитых странах давно понимают: человек читающий – это как раз и есть в перспективе человек успешный. Тот, кто не читает, тот в перспективе – обычный потребитель ТВ, кино, компьютерных игр. Которые будут делать те, что читает. И получать за это несравненно более высокую зарплату. А нечитающий человек – это низшая каста. Мы же все еще живем в диких представлениях 90-х годов, когда, чтобы стать богатым, надо было открыть ларек. Но сегодня эти ларьки сносят, а в любых сферах деятельности не хватает людей, умеющий элементарно грамотно литературно писать. То, что называется «связывать слова». Ну, так этому и учит литература.
ГОСТЬ: - Сейчас опять пошла волна разговоров о Сталине, о десталинизации. Хотелось бы узнать ваше мнение по поводу этого персонажа.
П.Б.: - У меня никакого четко сформулированного личного отношения к Сталину. Но во мне есть тотальный ужас перед тем, что происходило в России в послереволюционный период. Мы порой даже не представляем себе, насколько изменилась страна после революции! Насколько просто стало арестовывать, казнить, лишать заключенного всех человеческих прав и т. д. Попробую объяснить это на очень простом и неожиданном примере. Однажды какие-то люди угнали машину Ленина. Но не просто угнали, а выкинули Ленина с шофером в снег, не зная, кто это такие, и уехали на этой машине. Их нашли и расстреляли. Казалось бы, ну и что такого? Конечно, расстреляли. Смешной случай! Ан, ничего смешного. До революции ничего подобного быть не могло. За что казнили этих людей? За угнанное авто? За то, что Ленин повалялся лицом в снегу, страху набрался? Да нет никакого объяснения. Просто «революционный суд» и – шлепнули. И точно так же казнили, казнили и казнили тысячи, миллионы людей. Защитники Сталина и противники Солженицына сейчас говорят: не 20 миллионов, а всего только 6. Всего! Всего беззаконно (а это происходило беззаконно, потому что по закону казнить человека очень трудно, очень много должна поработать для этого судебная система) казнили сколько-то миллионов. Волосы дыбом! Для меня очевидно, что фашизм и коммунизм – это просто чудовищные рецидивы сбоя европейской цивилизации, отката в прошлое, в варварство, в дохристианские времена. Вот и все!
ГОСТЬ: - Другой вопрос: Горький и Сталин. Понятно, тема большая, но писатель был очарован перед великим тираном, поддался его очарованию или у него взыграло тщеславие, он хотел по его типу властвовать думами и управлять людьми?
П.Б.: - Думаю, что всё сразу. Однажды я спросил тогда еще здравствовавшую вдову писателя Всеволода Иванова, которая знала Горького: «Горький был злой или добрый человек?» Она задумалась и сказала: «Горький был… разный». Я думаю, что Горький вернулся в СССР потому, что у него не было выбора. Быть обычным эмигрантом он не мог, не тот масштаб. Петь, как Шаляпин, и быть востребованным любым театром мира он тоже не мог. Сталин предложил ему его масштаб, и Горький согласился. И не забудем, что он вернулся из фашистской Италии, накануне покорения фашизмом всей Европы. Куда ему было ехать? В США? Он не любил Америку, не знал ее хорошо, был там один раз и его очень плохо приняли.
ГОСТЬ: - Не кажется ли вам, что литература сейчас полностью ушла на задворки общественной жизни, совершенно не играет какой-либо значимой роли, а писатели перестали быть авторитетны?
П.Б.: - Лет пять-шесть назад я бы с вами согласился. Но сегодня, мне кажется, быть писателем снова становится и модно, и престижно. Если, конечно, у тебя есть какой-то успех. Появились писатели, которые очень хорошо получают за свои книги – Акунин, Пелевин, Улицкая, Сорокин, Гришковец, я уж не говорю об авторах дамских детективов. Это важный момент. Можно сколько угодно говорить о роли писателя в обществе, но если он чувствует себя социальным маргиналом, он не может жить с сознанием своей «роли», своего «авторитета». Если он сам продает свои книжки в переходе, какой он «авторитет»? Достоевский всю жизнь нуждался в деньгах, но на то были личные причины (долги брата, страсть к игре). Издатели же его рвали на части, правдами и неправдами выманивали у него новые вещи. Почему? Да потому что публика ждали этих вещей.
Если же вы имеете в виду влияние писателя на власть, на общество, то, да, надо смириться, что мы живем в другой стране. Писателей «властителей дум» больше нет. Но я думаю, что и писателям сейчас не об этом заботиться нужно. Им нужно читателя завоевывать, с издателями грамотную политику выстраивать. А самое главное – писать хорошо. У нас, увы, сейчас очень низкий уровень литературного мастерства. Гораздо ниже, чем в советское время.
ГОСТЬ: - Вы недавно были в жюри кинофестиваля в Гатчине. Как вам современный отечественный кинематограф, если ли интересные режиссеры, картины и почему о них, как правило, не знает широкая публика?
П.Б.: - Широкая публика не знает потому, что наш прокат куплен американцами, а государство почти ничего не делает для развития национального кино, хотя это делают французы, китайцы, индусы и т. д. На фестивале были очень интересные фильмы – «Бибинур» Юрия Фетинга, «Волки» из Белоруссии, «Не скажу» Игоря Копылова и другие. Сильное анимационное кино, которого мы тоже не видим, кроме «Смешариков» (кстати, они мне нравятся). Кинематограф наш сейчас на грани полной катастрофы, потому что для кино нужны большие деньги. Кино – это сложная система производства, проката, рекламы… Литературе проще. Написал, отнес в издательство, издали и – смотри в «Ozon»е и на сайтах крупнейших магазинов: покупают тебя или нет?
ГОСТЬ: - Как вы считаете, если бы сейчас был жив Лев Толстой, он встал бы в оппозицию современной российской власти?
П.Б.: - Толстой был человеком 19 века. Он был сентиментальным, деликатным, трогательно любил крестьян, не позволял своим дочкам до замужества читать даже «Первую любовь» Тургенева, потому что там есть намек на сексуальную сцену. Он бы просто не дожил до нашего времени, с ума бы сошел. В оппозиции к власти он был любой. Он был анархист, верил, что люди любовно договорятся друг с другом без всякой власти.
ГОСТЬ: - Павел, вы в 90-е годы в основном выступали как литературный критик, вас даже Виктор Пелевин в своем романе прописал. Сейчас вы меньше выступаете в качестве критика, стали книги писать. Что изменилось, не чувствуйте "выхлопа" от этого дела?
П.Б.: - И не чувствую, и считаю, что в критике сейчас полный кризис. Ее, строго говоря, вообще в России нет. Критика как рефлексия на общественные запросы в духе Белинского, Добролюбова или хотя бы Лакшина сейчас не нужна. Открывай свой «блог» и рефлектируй себе напрямую. Критика как экспертиза со стороны профессионала у нас пока не приживается. Разве что Лев Данилкин в «Афише», но когда эксперт один, это все равно, что их нет вовсе. На Западе, в Америке «приговор» критика в любой сфере искусства (и литературы – тоже) окончательный и обжалованию не подлежит. Если известный критик тебя разругал – всё, суши сухари, клади зубы на полку. От тебя отвернутся издатели, продюсеры, а в конечном итоге и читатели, и зрители. Это называется власть критиков. У нас ее нет. Но если бы она и сложилась, я бы не стал в этом участвовать. Для меня это вопрос возраста и внутреннего развития. Я сейчас не хочу «рулить» литературой. Из меня ушло главное качество критика – высокомерие, т. е. отстраненный, даже, если угодно, безжалостный взгляд на то, что писатель сделал. Мне всё больше жалко людей, я начинаю понимать их проблемы, понимать, что у каждого писателя есть свой «потолок», выше которого он не прыгнет, что литературный талант – это дар богов, и нельзя осуждать человека за то, что он этого дара лишен, или у него этого дара мало, а он этого не понимает, мучается, бедный, думает, что всё это интриги литературных врагов и т. д. Я стал входить в положение людей. Критику это делать категорически нельзя. Как хирургу. Или как оценщику бриллиантов.
ГОСТЬ: - Побывав в Ясной поляне, у меня не сложилось впечатление, что это райское место: начиная от комнаты Толстого в подвале, где ему являлись во снах различные кошмары и до могилы писателя... Может и бегство было совсем не из рая?..
П.Б.: - Конечно, в названии «Бегство из рая» есть доля иронии. Толстой писал в конце жизни: «Я как в аду киплю в этом доме». Для меня Ясная Поляна – рай в том смысле, что там каждый квадратный метр «намолен» мыслями Толстого. Это место на земле, где долгие годы непрерывно размышлял о мире гений. Я это физически чувствую. У меня в Ясной Поляне происходит перестройка сознания. Не знаю, какие уж там кошмары снились Толстому, хотя он свои сны подробно описывал в дневниках, но я страшно завидую его образу жизни! Он сумел прожить жизнь свободного человека и при этом породил целое потомство, отвечал за своих детей, за своих крестьян… Конфликт с женой? Но это же великий конфликт! А мы ругаемся с женами просто так, бессмысленно. Уход из дома? Но это же великий уход? А у нас старики сбегают от детей просто так или дети сами помещают их в гнусные богадельни или ждут их смерти ради квартирного вопроса.
ГОСТЬ: - Почему вы взялись за жизнеописание Горького? На ваш взгляд, его реальный исторический облик отличался от того как мы его привыкли воспринимать? Какой эпизод биографии наиболее полно его характеризует?
П.Б.: - Ну, во-первых, изначально эта книга была мне заказана для серии «ЖЗЛ». Во-вторых, я занимался Горьким в аспирантуре. В-третьих, мне нравятся Большие писатели, которые много написали, о которых много написано, которые влияли на этот мир. Горький и Толстой – это «мои» писатели. А, например, Гаршин и Довлатов – не «мои». Массовое восприятие Горького, как и Толстого, разумеется, далеко от того, какими они были на самом деле. Но я не сторонник развенчания мифов. Я сторонник честных исследований. Эпизод? Два эпизода. Ранний Горький идет по улице, к нему подходит фанатик и бьет его ножом в грудь. Попадает, слава Богу, в портсигар. Об этом Горький пишет в одном из писем, как о незначительном эпизоде. Вот что значит сильный и бесстрашный человек! Поздний Горький узнает, что его сын Максим на своей машине обогнал кортеж Сталина. Он немедленно собирается и едет к Сталину с объяснениями. Он боится. Он никогда ничего не боялся, а Сталина боится.
Постоянный адрес фото: http://www.interfax.ru/ftproot/photos/PhotoReport/2010_11_24/400kul2.jpg
|