Дмитрий Быков: «Русская литература сейчас работает лучше промышленности»

ГОСТЬ: - Какую свою книгу вы цените больше всего и какую еще не написали? Присуще ли вам такое чувство как зависть, к примеру, к коллегам по цеху? Д.Б. - Выбрать трудно, но интереснее всего было писать и придумывать ЖД. Не написал я еще очень много всего – летом, наверное, выйдет «Остромов», если будем живы. Это третья часть трилогии, начатой «Оправданием» и продолженной «Орфографией». Она их как-то сводит вместе, по-моему. Потом буду заканчивать «Нулевые». Потом выпустим с Вадимом Эрлихманом книгу о великих неоконченных романах – тридцать очерков про «Тайну Эдвина Друда», «Швейка», «Человека без свойств» и т.д. Осенью выйдет детская повесть «Девяносто второй километр». А там, наверное, я еще что-нибудь придумаю. Зависть к коллегам по цеху, чаще всего сопряженная с восхищением, -- довольно частая вещь. Напишет кто-нибудь что-нибудь хорошее – завидую почти всегда. Но это чувство скорей радостное – вот и еще что-то у нас получилось. У меня с детства развито чувство общего дела, круговой поруки в высшем смысле. ГОСТЬ 12: - Дмитрий Львович! С уважением отношусь к Вашей деятельности на злобу дня в СМИ. Однако это всё преходящее. Что останется? Останется, как выразился бы Битов, плодовитый "средний писатель". "Деньги-слава есть". Может быть, стоит, по примеру Маркеса, удалиться на год на необитаемый остров и написать шедевр? Шедевр нынешней русской литературе необходим. Д.Б. - Да шедевр-то необходим, кто бы спорил. Но применительно к себе я точно знаю, что мои шансы написать его на необитаемом острове не выше – а то и ниже – шансов написать его в свободное от журналистики время. Думаю, что журналистика скорей стимулирует, помогает держать себя в тонусе и так далее – и вдобавок расширяет кругозор. А что там останется – этого ни вы, ни я не знаем. Иное дело, что некоторым читателям не нравятся мысли и ценности, о которых я стараюсь напоминать в журналистике. И тогда они соблазняют меня шедевром и необитаемым островом: зачем вам все это, удалились бы, в конце концов… Но как-то у них пока не очень получается. Потому что шедевр в этом случае маловероятен, а вот какая-нибудь одинокая душа, не получив подтверждения своих тайных страхов или надежд, останется, глядишь, неутешенной. Хочу ли я этого? Нет, разумеется. ГОСТЬ: - Как вы оцениваете современное состояние литературы? Это время усредненностей, рыночного конвейера по производству книг или время яркое, литературно богатое? И что такое литература сейчас? Предмет для обсуждения ограниченным кругом людей, резервация для маргиналов? Д.Б. - Современное состояние литературы – по крайней мере российской, о котором я могу судить наиболее адекватно, -- внушает оптимизм. Литература у нас – нечто вроде национальной религии, а религия всегда подставляет плечо во время духовных кризисов. Думаю, во всяком случае, что русская литература сейчас работает лучше промышленности. ГОСТЬ 10: - Дмитрий, здравствуйте! Ваша пятерка современных российских писателей, поэтов. Д.Б. - Пятеркой никак не обойдется. «Выбрать, так обидишь». В порядке прихода в голову: А.Иванов, А.Гаррос, А.Евдокимов, Захар Прилепин, Л.Зорин, М.Успенский, А.Житинский, В.Попов, Б.Стругацкий, А.Кушнер, Н.Матвеева, М. Щербаков, Ю.Мориц, Э.Лимонов, Л. Петрушевская, Ф. Искандер, И.Караулов, В.Измайлова, Л.Юзефович, В.Шендерович, И.Кабыш, Т.Москвина, К.Букша, А.Мелихов, К.Крылов, Д.Ольшанский, Ю.Латынина, Ю.Буйда, Д.Драгунский, К.Драгунская, В.Иноземцева, В.Коркия… могу еще столько же весьма достойных имен назвать, не особо роясь в памяти. РОМАН: - Приходилось ли вам публично признавать свои ошибки, допущенные в текстах? Если да, то в каких случаях? Может ли писатель при переизданиях вносить правку в свои тексты? Д.Б. - Приходилось, может. ГОСТЬ 36: - Не кажется ли Вам, что Вы являетесь неявным героем замечательной книги Ирины Лукьяновой из серии ЖЗЛ о Чуковском. Книга написана с большой любовью к Корнею Ивановичу и к Вам. Над чем сейчас работает Ирина? Д.Б. - Скорей уж я герой книги Максима Чертанова об Уэллсе – там больше явных сходств и прямых подколок, на которые Чертанов большой мастер. Насчет героя «Чуковского» -- слишком большой комплимент. Мы с Лукьяновой, когда познакомились, дали друг другу слово друг о друге не писать, но я не сдержался и написал «Эвакуатора», где ее узнал даже Алан Кубатиев, некогда преподававший зарубежку в ее родном новосибирском университете. Она пока вроде держится. Работает она сейчас – в данную секунду, сидя с ногами на диване и держа на коленях ноутбук, -- над биографией Валентина Катаева для той же серии ЖЗЛ. Только что сдала в издательство книгу новых рассказов «Тридцать первое августа». У меня – «Девяносто второй километр», у нее – «Тридцать первое августа»… «Чем время нравственнее пространства? Вопрос!». ГОСТЬ: - Какой вы видите роль интеллигенции и интеллектуальной элиты в современной России? Д.Б. - Вот уж не знаю. «Цель нашу нельзя обозначить, цель наша – концы отдавать» (Н.Матвеева). Смотреть, думать, по возможности не делать гадостей, проектировать будущее, предупреждать об опасностях, в меру сил не допускать единомыслия, вступаться за травимых, проговаривать вслух о том, о чем боятся думать. При этом следить за собой, чтобы не спровоцировать ненароком сход лавины. ГОСТЬ: - Дмитрий, чем для вас лично стало "нулевое" десятилетие? Что вы предвкушаете от следующего десятилетнего отрезка: сочинской олимпиады, президентских выборов или всем нам потребуется "эвакуатор"? Д.Б. - Есть два варианта развития: первый – сползание в хаос и победа в этом хаосе самой решительной и деструктивной силы. Мне представляется, что такой силой может быть союз технократов с радикальными националистами, с последующим конфликтом между ними и взаимным истреблением. Об этом я уже писал, и наличие хорошо законспирированной радикальной организации типа большевистской, кажется, подтверждается. Второй вариант – еще лет десять-пятнадцать медленного гниения. Это наиболее вероятные пути. Есть два маргинальных, менее вероятных: недолгий, но крайне жесткий авторитарный режим – то есть тот же первый путь, но сверху, -- или аккуратная либерализация, которая выпустит пар, но проблем не снимет. Тогда – тот же второй путь, и тоже сверху. Если случится что-то пятое и притом хорошее, рад буду ошибиться. А нулевое десятилетие было временем довольно интенсивной работы и общения с разными интересными людьми, в том числе с собственными растущими детьми. С тех пор, как мне стал очевиден сугубо механистический характер русской истории, ее типологичность, цикличность, самовоспроизводство и неистребимая природность, -- я в общественной жизни стараюсь не участвовать и любое время оцениваю прежде всего по одному параметру: насколько оно мешает человеку оставаться собой. Нулевые в этом смысле пытались мешать, но не преуспели. РУДОЛЬФ: - Дмитрий! Вы и сейчас продолжаете считать лимоновские «Писька должна быть как кипяток, А не как мокрый сопливый платок!» «пронзительными строками и блестящей лирикой»? Д.Б. - Да. И вполне согласен с выраженной в них мыслью. ГОСТЬ: - Гипотетически можно представить ситуацию, чтобы вы стали членом «Единой России»? При каких условиях вы смогли бы протянуть руку к этому партбилету? Д.Б. - Если не будут угрожать пытками, шантажировать чужой судьбой и не введут в «измененное состояние сознания» -- я туда, конечно, не вступлю. ГОСТЬ: - Дмитрий, любите ли Вы читать? Д.Б. - Да. Особенно люблю читать умные, тонкие вопросы. Перечитываю их по нескольку раз, продлевая наслаждение. НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ: - Дмитрий Львович! Вы как-то сказали, что долго выдавливали из себя хазара и варяга. Но, судя по несправедливым претензиям в адрес Жаботинского или критике гипотетических последствий правления Троцкого в его не случившейся деятельности во главе России, хазара Вы ещё продолжаете выдавливать… А может быть пусть чуть-чуть останется как, впрочем, и варяга? Д.Б. - Выдавливание из себя хазара или варяга не является внутренней этнической чисткой. Это освобождение от идеологических паттернов, отождествляемых с условным либерализмом и условным государственничеством, или, если угодно, с модернизмом и архаикой. Смею вас уверить, о представителях условного варяжества – скажем, о Победоносцеве или о советских почвенниках – я пишу ничуть не комплиментарней, чем о Троцком или Жаботинском. Вам мои претензии к последнему кажутся несправедливыми, это ваше частное мнение, и если деятельность Троцкого во главе России была бы для вас желательна – это опять-таки причудливые парадоксы вашего личного мировоззрения. Если бы Жаботинский был этническим русским, французом или гражданином атолла Науру, его беллетристика в моих глазах никак не улучшилась бы. Она слабее даже самых слабых сочинений Куприна – но это, как вы понимаете, тоже мое частное мнение. ВАСИЛИЙ ШИРЯЕВ: - Здравствуйте, Дмитрий. Были ли вы на Камчатке? Ваши варианты дальнейшего развития русского языка. Д.Б. - На Камчатке не был. Русский язык будет развиваться нормально – осваивать и русифицировать заимствования, избавляться от канцеляризмов, обогащаться удачными фразеологизмами за счет хороших фильмов, книг и анекдотов. МИХАИЛ: - Дмитрий Львович! Вы выступаете против ЕГЭ. Но, известно ли Вам, что, если бы при поступлении на конкурсные гуманитарные специальности престижных университетов нужно было бы сдавать экзамены, то экзаменационная оценка абсолютно не зависела бы от ответа, а определялась только суммой, но не знаний, а денег. То есть, конкретно Вы, Дмитрий Львович с Вашим талантом остались бы за бортом бюджетной формы обучения… Д.Б. - В мое время (я поступил в МГУ в 1984 году) экзаменационная оценка тоже определялась суммой взятки и статусом абитуриентских родителей, и ничего – я написал на 5 сочинение на тему «Жанровое и стилевое новаторство лирики Некрасова» и поступил на журфак, будучи золотым медалистом. Некрасов – один из моих любимых поэтов, так совпало. Что касается ЕГЭ, в точных науках эта форма контроля, может, и пригодна. Но мой собственный учительский опыт доказывает, что ничего, кроме начетничества, ЕГЭ в детях не воспитывает. Примеры двусмысленных вопросов и неудачных формулировок можно длить бесконечно. Гуманитарные дисциплины нуждаются в других формах контроля, и в этом, думаю, со мной согласится подавляющее большинство коллег. Вообще главная задача этой образовательной реформы, насколько я пока могу судить, заключается в отсечении от просвещения всех сколько-нибудь талантливых и нестандартно мыслящих школьников. В личной педагогической практике я стараюсь не томить детей тестами и давать им темы для сочинений, развивающие прежде всего творческие способности. СУСАННА: - Дима! Умеете ли Вы играть на музыкальных инструментах, как учились? Любите ли петь дома или в компании? Какие песни? Д.Б. - Знаю пять аккордов на гитаре, но прилюдно стараюсь не играть и тем более не петь. Выучил Николай Дмоховский, о котором я когда-то написал поэму, -- друг юности моего деда, впоследствии норильский сиделец, самый веселый, щедрый и обаятельный человек, которого я знал. Дед, кстати, пытался его вытащить, но безуспешно: Дмоховский вел себя совершенно безбашенно, был в этом смысле похож на другого полуполяка – Домбровского, в котором я вообще нахожу много его черт. Вообще Коля был одним из самых светлых моих детских впечатлений, и гитара пошла от него. Он же мне подарил мою первую, детскую, она цела до сих пор. Стихи я обычно сочиняю с гитарой, потому что поначалу они почти всегда с мелодией, -- мне так проще. Так что инструмент дома есть. Правда, Сева Бенигсен во время импровизированного концерта в «Маяке» струну порвал – все не соберусь перетянуть.