Здесь для любого талантливого человека, который не готов смириться с участью квакающей жабы, государство готовило и готовит кошмары и ужасы – «чудовищную судьбу». Там спасли не только их наследие, но и имена, всё самое светлое и прекрасное.

Здесь – «безмозглые вожди, окружённые холуями и палачами». Там – весь сохранённый свет русской культуры. Здесь подменное, подмену совершили большевики, там – настоящее. Здесь всё временное, преходящее – жабы долго не живут, их кваканье скоротечно. Рано или поздно здесь и государство перестанет существовать. И лучше, конечно же, чтобы это произошло как можно раньше. Потому что здесь – пространство порчи и живут одни порчаки. Там останутся в вечности прекрасные русские имена, и эта вечность вовсе не обязательно должна быть привязана к какой-либо конкретной территории.

Всему виной Советский Союз – «человеконенавистнический, позорный и неуклюжий режим». Пусть он и не существует здесь уже почти четверть века, но вытравил окончательно всё живое настоящее, оставив только жаб и смердящее болото. Благо там сохранили и открыли для желающих, нет не ресторан, а настоящее русское, которое является «удивительно живучей, упорной и упрямой, несмотря на расстрелы, репрессии, пытки, психушки, унижения и изгнание». Россия там. Здесь – расстрелы и репрессии, репрессии и расстрелы, а также их производные.

Так рассуждает «из Энн Арбора, штат Мичиган» наш «выдающийся» «историк» Николай Усков, который с ранней юности ненавидел. Советский Союз, естественно, как сам пишет. Вот и кто тут ностальгирует по советским временам? Ведь без их страшного жупела – расстрелов, психушек и жаб, жаб, жаб они и сами потеряют смысл. Им надо кого-то или что-то ненавидеть.

Так вот и возникает вопрос: чем тот же господин Усков отличается от презираемых им людей, распаляемых пропагандой, для которых объект ненависти находится там? Местоположением объекта ненависти и только? Чем он, научившийся с детства ненавидеть, отличается от тех же большевиков, в его терминологии, которые якобы культивировали исключительно эту ненависть? Или это детская такая травма и месть за отсутствие любви? Да и почему он своё юношеское переживание ненависти распространяет на всё пространство здесь? Что-то мне подсказывает, что раз человек мыслит категориями болота и жаб, то они и будут преследовать его всю жизнь. От этих своих жаб сложно убежать. Потому как любить надо. Если же окружаешь себя жабами, то они и будут всегда водить вокруг тебя хоровод.

С другой стороны, если будешь настаивать, что Россия – здесь и нет более никакой, то тебе вмиг разъяснят все твои заблуждения. Что здесь – поле битвы хорошего малого, творческого с большим, агрессивным и реакционным.

Вот и другой человек страдает. Уже не историк, а писатель Виктор Ерофеев. Он не переносит Россию в иные географические измерения, у него Россия – в голове. И это, как раз, настоящая, которой в реальности практически нет, «сошла на нет», находится на грани вымирания.

При этом России две: моя и другая, чужая. Настоящая и агрессивная, инфернальная, призрак. Россия Тургенева и Россия Победоносцева. Между ними шизофреническая ситуация бесконечной ненависти и противостояния и совершенно нет любви.

Та другая – имперская. У неё «танки, ядерные бомбы, ксенофобия, сладкие, как конфеты, патриархи, завоёванные земли, самолёты, лихие пропагандисты-империалисты». За ней массы. Они «полупреданные-полумеханические обожатели сильной власти». Всех их и людьми-то едва повернётся язык назвать. Кто не с нами – тот не человек – классическая по нынешним временам формула.

Эти две России, как две дерущиеся бабы. Одна тощая, незаметная. Тургеневская девушка с верой, что ещё можно перевоспитать, переделать свою визави. Другая – ядрёная, боевая, но с трухлявым нутром. Она накинулась с ненавистью. Ненависть – это её всё, иначе она бы не была такой ядрёной. Ненависть спасает до поры от внутренней трухлявости.

Ярая баба топит в говне его умозрительную Россию, та тонет, но всегда вновь выплывает. Такова история: две бабы дерутся, две России, примиряются на какое-то время и – вновь друг друга колошматить. Всё это движется обидами толстой бабы, у которой «ни скорости творческой мысли, ни гениальных озаренией. Она умеет давить, храпеть, врать. Мастер хитросплетений, режиссёр провокаций, она ловко прикидывается сумасшедшей, соединяя юродство с военным барабаном. Она может отважиться на то, на что никто не отважится: на отмену общечеловеческого сострадания во имя собственных обид». Эти обиды гиперболизируются и обретают черты инфернального.

В отличие от историка, у писателя нет ненависти только лишь к Советскому Союзу. Проблема здесь намного шире: «жандармы, черносотенцы, большевики, пьяные моряки». Союз возник не на пустом месте. Ерофеев пишет, что ему часто снятся «новые славные мракобесы». Они не душат его, нет, а только удивляют своими «обаятельными, постными лицами». Мракобесие, видимо, здесь нечто коренное, практически иконописное – скрипучая телега, преследующая отечественную историю.

Писатель, несмотря на всё, твёрдо убеждён в конечной победе своей малосисястой. России, сохранённой в его голове, где и творческие мысли, и гениальные озарения, так как она, по его мнению, «по-человечески соразмерна божественному творению. А та, кто её ненавидит, ославится вместе с постным кумиром».

Россия Тургенева – это, конечно же, прекрасно. Но ведь у Ивана Сергеевича были и такие слова: «Если бы Россия со всей своей прошедшей историей провалилась, цивилизация человечества от этого не пострадала бы». Собственно, и эту тщедушную ерофеевскую вполне можно обратно поместить себе в голову или отправить за океан к мечте Ускова, сделать фольклорную деревню, а здесь всё пусть провалится в тартарары. И никто бы не пострадал, всем было бы только лучше. Есть такое удивительное свойство наших прогрессивных деятелей – близорукость. Всё, что находится вблизи, расплывается и обретает какие-то странные фантасмагорические очертания.

И ведь никто не предполагает, что та умозрительная, та далёкая из штата Мичиган может быть фикцией, миражем, который своей линзой коверкает реальность, превращает её в королевство кривых зеркал. И борьба происходит со своими же фантомами, потому как реальности никто не воспринимает, а все боятся нарушить свою сказку, выйти за пределы искривляющей пространство линзы. Вдруг окажется, что та баба вовсе и не такая толстая, и не такая агрессивная, и всё это не недочеловеки Мордора, а обычные, как и во всём мире люди из кинофильма «Москва слезам не верит». Чем дальше, тем сложнее вернуть такт реальности, собственные мыслительные фантомы структурируют новую реальность, к которой ты впадаешь в полную зависимость.

Секрет весь в том, секрет свободы, что полюбить надо, впустить любовь, дозволить ей быть, а не ненавидеть. Ведь здоровая, в терминологии Ерофеева, баба как раз всю жизнь возилась с тощей. Вынянчила, последнее отдавала, жертвовала собой. Разве кто-то готов это вспоминать, когда тощая вдруг решила, что та ей больше не нужна и, мало того, помеха на пути к большому заморскому счастью?..

Это всё-таки что-то психологическое, когда человек ощущает себя в окружении говна, болота с жабами. Это кризис безлюбовного сознания. Апофеоз ненависти, которая плодит мысленных жаб.

В случае, если не готов принять внутреннюю дифференциацию России на творческую и реакционную, не готов играть в прятки: Россия здесь – там, то тебе попросту объяснят и расскажут про эволюционную гонку и естественный отбор, про народы прогрессивные и отсталые.

Публицист Андрей Мовчан в статье «Иллюзия величия, или Хотят ли с русскими войны» проговаривает достаточно распространённую мысль о цивилизационном скачке, который совершили прогрессивные страны. Автор считает, что он заключается в коренном изменении представлений человека о мире и о своём месте в нём: в развитом мире «лишили человека эксклюзивности, вынесли отношения с Богом в морально-этическую сферу, перестали смотреть на природу как на «наше хозяйство», а на себя – как на царей мира. Люди стали достаточно «великими», чтобы позволить себе признать свою малость, – и именно это изменение сознания позволило гуманизму, толерантности и парадигме эффективного сотрудничества прийти на смену жестокости, нетерпимости и парадигме соперничества». Мысль эта, мягко говоря, достаточно спорная и больше выглядит лозунгом, который необходимо принять на веру, но не в этом суть. Раз есть развитые страны, существуют и отсталые, причём отсталость коренится не в развитии производства, технологий, уровне грамотности, медицины. Отсталость – в человеческих мозгах, произошла эволюционная дифференциация на старого неконкурентного человека и нового.

Россия, по мысли Мовчана, подвержена комплексам собственной исключительности, и эта исключительность ощущает себя во враждебном окружении. Схожие комплексы наблюдаются у стран в Центральной Африке, Ближнем Востоке, Латинской Америке. «Трезвый взгляд» на Россию у автора заключается в осознании того, что мы находимся на мировой периферии, и нами интересуются разве что редкие энтузиасты-учёные не от мира сего. Это аксиома для либерального прогрессиста, в центре картины мира которого неизменно находится западная цивилизация. Иначе он мыслить не может и не пытается. Всё остальное – всё, чем мы привыкли гордиться – иллюзии.

Утверждается, что проблемы все в том, что мы так и не смогли изменить человека, как бы ни форматировали ему мозги в последнее время. Вопрос даже не в открытости и обучаемости его, а скорее в деградации. Он завяз в прошлом, которое разъедает его, и чтобы он ни делал, всё время откидывается назад. Поэтому единственный выход – в обогащении генетического материала: завезти как можно больше эмигрантов и полностью до основания перепрошить собственные мозги.

У Мовчана это называется «признать реальность», в которой «мы – как страна, как народ, как территория – нуждаемся в максимальной открытости, самом высоком уровне взаимодействия с внешним миром, колоссальном притоке эмигрантов и иностранных капиталов, существенном усилении роли «чуждых» сегодня парадигм, верований, привычек и моделей. Мы должны быть гибкими, приветливыми и достойными доверия; мы должны не отвергать, а подсматривать и копировать. Мы должны не угрожать, а создавать комфорт. Мы должны развивать не эгоцентризм, а эмпатию». Только так мы можем претендовать на образцовость и эталонность США. Только так мы можем вписаться в цивилизационный естественный отбор.

Согласно прогрессивному мыслителю наша реальность – пустыня, в которой влачат существование люди, обуреваемые всевозможными комплексами. У них что-то было в прошлом, что пока ещё сложно предать безоговорочному отрицанию: культура в 19 веке, наука и Победа в веке 20-ом, но всё это пало под спудом комплексов. Единственный наш шанс – перестать быть самими собой. Как и в ситуации с СССР, совершить коллективный суицид.

Картина мира сложилась понятная: есть прогрессивные страны, есть эталонные, есть новый человек, совершивший гигантский эволюционный скачок. Кто не с нами, тот… не пройдёт естественный отбор и растворится в пустоте на цивилизационном отшибе. Так что ничего личного и никаких мысленных жаб и дерущихся девок. Конкуренция за монополию центра, права решающего голоса, всё остальное – лирика.

Андрей РУДАЛЁВ

"Литературная Россия"