В 1991 году я окончил школу. В августовские дни распада СССР оказался в Москве, бродил и смотрел на людей. Люди возбуждёнными колоннами маршировали взад-вперёд.

По сути говоря, они тоже тогда были в тренде, в моде — молодые демократы, глашатаи перестройки, сторонники — о чём тогда говорили на каждом углу? — «бригадного подряда», «гласности», «открытых границ», «невидимой руки рынка», «покаяния».

Покаяние — это обязательно, как рыбий жир. Не хочешь, но пей.

Теперь я втайне предполагаю, что две трети из тех, кто тогда ходил по Москве, и по всем остальным городам России, выкрикивая демократические лозунги и агитируя за Бориса свет Николаевича, не стремятся об этом рассказывать внукам, многие — элементарно стесняются, иные — горько стыдятся, в целом же большинство делает вид, что этого не было, потому что быть не могло.

Но ладно ещё — политика. Здесь, как говорит один мой добрый товарищ, «можно спорить».

Я и другие вещи помню.

Когда сегодня огромные очереди стоят чтобы припасть к святым мощам или поклониться иконе Богоматери, я гоню от себя мысль о том, что добрая половина тех же людей в своё время заряжала воду в банках под руководством экстрасенса Чумака и лечила почки, печень и поджелудочную, слушая проповеди экстрасенса Кашпировского.

Смотрели в телеэкраны и заряжались, расставив вокруг себя банки с водой. Это ведь тоже было модой — оглушительной, повальной, необъяснимой.

Гуляя в августе 91-го по Арбату — даже я, 16-летний подросток — удивлялся, как, каким образом моя вполне себе просвещённая страна, дошла до такой степени… чего?

Чего же?

Да всего чего угодно: разнузданности, лихости, глупости, подлости, открытости, искренности.

У меня просили подпись за восстановление монархии, мимо проходили люди, напевавшие «Харе Кришна!», навстречу им шли язычники с витиеватыми языческими свастиками, между них сновали люди со значками «Хочешь похудеть — спроси меня как», здесь же играли в напёрстки, проповедовали свою веру адвенисты, сайентологи, баптисты, антифашисты, телепаты, кастраты; неряшливо одетые люди спасали России от сионистского заговора, интеллигентно одетые люди в очках спасали Россию от всероссийского погрома, дата которого им была известна с точностью до минуты — причём погром курировали генералы КГБ, также известные поимённо; студенты звали страну к топору — хотя сами явно никогда никаких топоров в руках не держали, иные находили избавление от всех проблем в обливании себя ледяной водой, что демонстрировали здесь же, повсюду оставляя после себя сырость, третьи, осуществляя круговорот жидкости в организме, пили такое, о чём в приличном месте говорить не приходится, и других пытались угощать, четвёртые же пили всё подряд — и казались самыми здоровыми на этом празднике жизни.

Но если бы только столица сошла с ума, попав в перекрестье десятков модных трендов.

Для того чтоб убедиться в кошмаре случившегося с нами, далеко идти не приходилось: достаточно было зайти в любой — городской или сельский клуб — где молодые люди, мои ровесники, проводили свой незатейливый досуг.

Нормальные пацаны вшивали в трико красные полосы — и так ходили, целыми городами, с лампасами: новейшие индустриальные казаки? Просто остолопы? Кто они были? Что с ними было?

А эту раскраску девичьих лиц вы помните? Помните их причёски и то, в какой цвет красили волосы старшеклассницы?

Самые дикие джунгли, самые хитрые животные джунглей, не смогли бы отразить те великолепные цвета. Если б старому мудрому хамелеону предложили спрятаться в причёске старшеклассницы России «эпохи перемен» — он сошёл бы с ума! — он перепробовал бы все свои возможности, включил бы режим «осеннее дерево», «ярко-жёлтая листва», «спина бегемота», «грязи вселенские», «труха», «застывшая лава», «ночной пожар», «соломенная крыша», «я банан, просто банан», «вернулось всемирное похолодание, выпал первый, не самый удачный снег за двести тысяч лет», «хорошо, хорошо, теперь я змея, я сохраняю покой» — и на очередной попытке разорвался бы к чертям.

Чем они красили свои гривы? Как они их завивали? Где они находили помады и тушь, чтоб довести себя до такого состояния?

Демоны! Они были как заблудшие демоны.

Ещё я помню девушек в ботфортах — этих гренадёрских сапогах, символизировавших тогда смелость и просвещённость; я помню, как певица Валерия в них выступала, пела народную песню; в университете иные мои сокурсницы тоже ходили в этих сапогах: по крайней мере, до тех пор, пока в такие же сапоги дружно не переоделись девы лёгкого поведения, ищущие удачи вдоль освещённых трасс.

Теперь, предположу, такие сапоги и в публичных домах стесняются надевать, разве что в какой-нибудь совсем бесподобной ролевой игре, вроде «Мадам гренадёрша и её дрессированный провинившийся солдатик».

А слушали — что мы слушали, какую, с позволения сказать, музыку?! (Верней не мы — а они, я не слушал, и наговаривать на себя не обязан).

Начали с группы «Мираж», что уже было дичью; следом перешли к «Ласковому маю», будто полвека нас не воспитывали на песнях Утёсова, Вертинского, Марка Бернеса, Кристалинской, Эдуарда Хиля, Муслима Магомаева и молодой Пугачёвы — а держали нас всё это время в самом несчастном детдоме, на пшённой каше без сахара, а все нас обижали: няньки, воспитатели, истопник Фёдор.

Поэтому: бел-лые розы, бел-лые розы, беззззащитны шшшшипы! Ы! Ы!

Ладно бы ещё малолетки западали на Шатунова — нет, его слушала милиция, сельские администрации, учителя средних и высших учебных заведений, на концерты «Ласквого мая» приходили почётные пенсионеры. Где нашли этих пенсионеров, где их держали все предыдущие восемьдесят лет? В лесу? В зоопарке? Они смогли бы победить в самой страшной мировой войне под такие песни? Отчего они себя не спросили об этом?

Впрочем, следом пришло такое, что и Шатунов стал казаться вполне себе милым и приличным парнем.

Явились какие-то гнусавые малоумки, то с огромным количеством зубов, то вовсе без оных, представители третьего пола, радужные птицы с перьями в области поясницы, силиконовые губы гулящие сами по себе, в отсутствии головы, другие части тела, казалось бы, не приспособленные для пения, дуэты разных частей тела, квартеты представителей третьего пола и пола ещё не изведанного никем, кроме представителей третьего пола.

О, пора открытий! Пора свободы.

В моём классе, знал я в 91-м году, не пробовал наркотики ещё ни один человек, а тремя классами младше, к 95-му году, сложно было найти того, кто ни пробовал хотя бы раз. От барбитуры до метадона — разбирались во всём, все, даже ученики начальной школы. Это была всем модам мода.

Учителя, которые учили многих из нас — они, видимо, тоже что-то скрывали от мира долгие годы.

В городке, где я родился, в конце 90-х, единственная школа неизменно закрывалась с 12 до 14 часов: учителя не могли пропустить очередную серию какого-то сериала, то ли «Богатые тоже плачут», то ли «Рабыня Изаура» — и вместе с учениками, торопясь и толкаясь, бежали следить за судьбой метиски или мулатки, или полностью, непоправимо чернокожей героини.

А потом возвращались: и преподавали детям историю, русский язык, прозу Достоевского, основы государства, права, здравого смысла.

Неужели это было с нами?

…сегодня, как нам кажется, накал страстей уже не тот.

Кончилась краска, которой несчастные девушки красили свои гривы.

Умолк Юрий Шатунов.

По Арбату ходят взад-назад вполне приличные люди.

Учителя, если имеют наклонности к просмотру латиноамериканского «мыла», то скрывают их.

Молодые люди уже не стремятся перепробовать все колёса на свете: многие в курсе, что так можно уехать слишком далеко.

Фрики занимают положенное им место, и возбуждают только свой тихий круг, а не многомиллионные аудитории телеканалов.

И всё-таки.

Прежде чем увлечься чем-нибудь, ну, неважно чем: пирсингом, дайвингом, шоппингом, лизингом, петтингом, ауткоммингом, дауншифтингом — на секунду остановитесь, и спросите себя:

— Со мной всё в порядке? Не чересчур ли я модный?

Сосчитайте до ста.

Или хотя бы до десяти.

Всё в порядке?

Вперёд.

Захар ПРИЛЕПИН

"Свободная пресса"